Как отмечалось выше, мышление охватывает как предметы, так и соотношения. Следовательно, для характетики образного мышления следует ознакомиться с тем, как оно их отражает. Обратимся вначале к отражению предмета.
1. Как происходит осмысление предмета в случае образного мышления? Полу чить ответ на данный вопрос легче всего через анализ содержания примитивных слов, поскольку образное мышление, как уже отмечалось и выше, для передачи своего содержания использует слово.
В известном исследовании Леви-Брюля (о мышлении диких племен), основывающемся на богатейшем материале, особенно ясно видно, что выражает содержание слова для дикарей, что подразумевают они, используя то или иное слово. Подмечено, что в примитивных языках для обозначения одного и того же понятия вместо одного слова, как правило, употребляется множество слов. Так, например, для обозначения снега племя лапов использует 41 различное слово. Племя тамов для обозначения «идти на восток» использует одно слово, для обозначения «идти на запад» — другое слово; соответственно, для обозначения «идти на север» и «идти на юг» они также используют различные слова. Что касается одного слова, обозначающего в общем понятие «идти», то в их языке оно отсутствует. У племени гуронов нет глагола, обозначающего процесс принятия пищи вообще; потребление различной пищи обозначается по-разному: есть мясо — это одно слово, рыбу — другое и т.д., в зависимости от того, что они едят.
Одним словом, в примитивных языках часто каждый отдельный предмет, каждое отдельное явление имеет свое название; в примитивных языках отсутствуют слова, обозначающие какой-либо предмет или какое-либо действие вообще, такие, например, как человек, еда и пр.; существуют слова, обозначающие только индивидуальное, только конкретное.
Объяснение причин этого мог бы дать точный анализ слов примитива. Но то, по какому принципу примитивный человек создает свои слова, отчетливо видно и из того, как называют некоторые незнакомые им предметы примитивы, говорящие на европейском языке. Известно, например, что одно из примитивных племен на своем местном английском языке назвало пианино «ящиком, который кричит, когда его ударишь».
Приведенный пример достаточно хорошо показывает, что дикарь в содержании слова пытается передать максимально точную картину. Но поскольку образ предмета или явления всегда конкретен и индивидуален, то понятно, почему для обозначения, скажем, снега племя лапов использует 41 слово — каждое из них дает конкретную картину снега, а ведь их очень много.
Таким образом, совершенно ясно, что примитивный человек в своих словах подразумевает индивидуальный образ; общее, абстрактное для него непостижимо.
2. Однако использование слов без обобщения вообще невозможно, ведь каждое слово подразумевает определенное обобщение. И действительно, существование сло ва имеет смысл лишь в случае возможности его повторного употребления, когда оно имеет определенное значение, с которым человеку доведется встретиться еще раз, и, следовательно, возникнет необходимость его повторения. Поэтому невозможно, что бы слово означало нечто совершенно конкретное, индивидуальное, единичное, ведь такое слово, раз возникнув, тотчас же исчезло бы вместе со своим значением. Соответственно, слово примитивного языка также должно подразумевать некоторое обобщение — слово принципиально не может иметь совершенно неповторимое, индивидуальное значение. Тот факт, что на языке племени тамо существует два разных слова для обозначения «идти на восток» и «идти на запад», указывает, конечно, на то, что эти слова подразумевают общее, а не конкретное. В самом деле, ведь «идти на восток» можно совершенно различным образом! Одно дело идти на восток сегодня, а другое — завтра, ведь при этом образ не может быть полностью идентичным; кроме этого, на восток могут идти разные люди, из разных мест, в различном состоянии. Несмотря на это — слово одно. Оно подразумевает все случаи «идти на восток», движение в этом направлении вообще.
Стало быть, бесспорно, что образному мышлению свойственно некоторое обобщение. Но как это происходит? В общем, о движении в сторону востока можно говорить, лишь подразумевая все признаки, встречающиеся во всех возможных вариантах подобной активности. Следовательно, нужно выделить эти общие признаки и руководствоваться только ими. Это же требует акта так называемой «абстракции», то есть выделения отдельных частей и признаков целого и рассмотрения каждого из них в отдельности.
Получается, что и образное мышление подразумевает абстракцию. Но тогда какой смысл называть его конкретным, неабстрактным мышлением в отличие от понятийного мышления!
Дело в том, что «абстракция» образного мышления — абстракция иного рода. Она представляет собой специфический способ, который, хотя и служит той же цели, что и развитая абстракция, но все же не может считаться настоящей абстракцией; это — не настоящая абстракция, а лишь ее функциональный эквивалент. Что представляет собой этот эквивалент?
Это особенно ясно видно из примеров все той же примитивной речи. Посмотрим, какие слова употребляются в примитивном языке для обозначения свойств, признаков предмета — например, как называется тот или иной цвет, скажем «черный» или «красный». В данном случае это интересно потому, что для внесения отдельного слова для обозначения отдельного признака нужно выделить этот признак из представления предмета в целом, а употребляя соответствующее слово, подразумевать, иметь в виду только это выделенное содержание; иначе говоря, необходимо обратиться к абстракции. Итак, как же обозначается на примитивном языке качество, признак, то есть отвлеченное содержание? Жители Новой Померании, например, «черное» называют «коткот» (ворона), а «красное» — «габ» (кровь), то есть для обозначения тех или иных признаков используют названия тех предметов, у которых они наиболее ярко выражены.
Что доказывает отмеченное обстоятельство? Очевидно, что в сознании дикаря при употреблении слова, обозначающего некое качество (например, черный), появляется не понятие «черного» как отдельного признака, а обязательно представление целого предмета — в нашем примере вороны. Но ведь у вороны есть и другие признаки! Но эти признаки обозначаются уже названиями других предметов. Очевидно, что на дикаря ворона оказывает впечатление прежде всего своим густым черным цветом; поэтому понятно, что, желая отметить аналогичное впечатление, он вспоминает ворону.
Следовательно, в примитивном языке название абстрактного содержания, например признака, подразумевает не отдельный признак, выделенный из целостного представления, а целостность, для которой данный признак характерен. Именно поэтому черное называется «вороной», а красное — «кровью».
То, что это действительно должно быть именно так, то есть то, что дикарь вместо выделения из целого отдельной стороны, то есть абстракции, использует опять-таки целостность, для которой особенно характерен тот или иной признак (например, в случае вороны — черный цвет, в случае крови — красный), подтверждают и другие примеры. Скажем, представители одного из диких племен назвали зонтик летучей мышью; другие приняли двух совершенно непохожих европейцев за братьев. Почему? Что они нашли общего между летучей мышью и зонтиком или теми европейцами? Можно предположить, что в обоих случаях в сознании дикарей целостное впечатление имело один, особенно бросающийся в глаза признак. В случае с зонтиком и летучей мышью в этом впечатлении на передний край выступали, по-видимому, раскрытые крылья летучей мыши; что касается европейцев, то, как выяснилось впоследствии, решающее значение имели «желтые сапоги», в которые оба были обуты.
Таким образом, образное мышление лишено способности истинной абстракции — вместо осмысления отдельных признаков всегда подразумевается целое, но такое целое, в котором доминирует один определенный признак, производящий наиболее яркое впечатление на примитивного человека. В соответствии с этим, процесс «абстракции» примитива можно представить следующим образом: когда он видит, предположим, ворону, то более всего его впечатляет ее черный цвет. В целостном представлении вороны ее чернота выполняет роль «фигуры», а все остальное служит «фоном». Допустим, дикарь впервые в жизни увидел черные чернила; если в этом случае его особое внимание привлечет цвет, если данное качество будет воспринято фигурой, а все остальное — фоном, тогда очевидно, что для него чернила и ворона будут одинаковыми: и то и другое черное (он назовет их одинаково — вороной). Назвав условно взаимодействие фигуры и фона «фигурацией», функциональным эквивалентом абстракции в образном мышлении следует признать именно фигурацию.
Таким образом, очевидно, что примитивное мышление действительно следует считать образным мышлением, поскольку его предмет всегда представлен в виде отдельного образа. Тем не менее, это — все-таки образ, а не актуальная действительность, представление, а не восприятие. Представление же подразумевает некоторое обобщение, как это подтверждают слова примитивных племен и их содержание. Следовательно, очевидно, что образное мышление выходит за пределы актуальной действительности, так или иначе освобождается от непосредственной зависимости от нее. Образное мышление выше практического мышления и в этом смысле.
3. Из сказанного явствует еще один важный момент, вытекающий из основной особенности образного мышления. Дело в том, что мир образного мышления представляет собой мир предметов и явлений, расположенных в одной плоскости. Образному мышлению чужда идея «взаимоподчиненности» понятий. Для него непостижимо, что существует род и вид, что вид подчинен роду; например, «человек вообще» — родовое понятие, а его различные виды — «женщина» и «мужчина»; в свою очередь, каждое из этих понятий имеет собственные подчиненные понятия, то есть подвиды (например, женщина — замужняя и незамужняя) и т.д. Образному мышлению идея подчиненности чужда. Причина этого в том, что его предметом всегда является конкретный образ, конкретное представление. Конкретный же образ может лишь встать рядом с другим образом. Между ними не могут возникнуть родо-видовые, подчиненные отношения.
То, что это так, хорошо подтверждает опять-таки материал примитивных языков. Допустим, дикарь видит нечто новое, которому он должен как-то назвать. В аналогичной ситуации мы поступили бы следующим образом: в зависимости от признаков, пущих новому объекту, отнесли бы его к определенной группе предметов, определив тем самым его название. Сказали бы, например, что это птица, минерал, книга, то есть определили бы род, в который в качестве вида входит данный объект. Итак, мы бы подчинили незнакомый объект знакомой группе предметов, совершив, как принято говорить, его субсумцию. Внешне так же точно поступает дикарь — он тоже соотносит новый объект с определенной группой, но не путем субсумции, а совсем иным способом. Увидев зонтик, дикарь называет его «летучей мышью»; созерцая птицу, он говорит, что это — «бабочка»; потушив свечу, он ее «убивает». Это означает, что мышление примитива воспринимает зонтик с той же фигурацией, что и летучую мышь, а бабочку — с фигурацией птицы.
Следовательно, зонтик и летучая мышь, бабочка и птица, как одинаково значимые явления, входят в отдельные, расположенные в один ряд группы. Стало быть, здесь и вправду неуместно говорить о подчиненности и субсумции. По словам Вернера, в этом случае мы имеем дело скорее с «предметной транспозицией», чем с субсумцией.
Каков результат всего этого? Образное мышление объединяет в одну группу и обозначает одним и тем же словом такие предметы и явления, которые наше логическое мышление никогда бы не объединило. Например, на языке одного из североамериканских племен (гайдов) все круглое — солнце, луна, ухо, рыба и пр. — называется одним словом, объединяясь, соответственно, в одну группу. Точно так же одним словом обозначаются продолговатые предметы — например, язык и нос. Это происходит потому, что образное мышление, отражая объективную реальность, как бы ует, описывает ее; поэтому понятно, что образному мышлению неведомо подчинение, оно постигает скорее аналогию, нежели логическую зависимость.
Главная страница --> 