Переходя к биологическому развитию мимики, необходимо заметить, что, как мы уже говорили выше, большинство исследователей стояли на точке зрения субъективной психологии, вследствие чего и при описании отдельных мимических движений, а равно и при их классификации авторы, имея в виду удовлетворить задачи и цели субъективной психологии, руководствовались главным образом предполагаемыми по аналогии с самими собою субъективными состояниями, которые и клались ими в основу объяснения тех или других мимических движений.
Лишь со времени Дарвина по отношению к мимике и жестам начинается приложение биологического метода исследования, в чем нельзя не видеть одну из крупных заслуг великого натуралиста.
Но из трех руководящих принципов Дарвина, собственно, лишь первый принцип, или принцип полезности, как уже ранее говорилось, встретил наибольшее число приверженцев.
К сожалению, и в проведении своего первого принципа великий натуралист, подобно многим психологам, не избежал субъективизма в объяснении тех или других мимических движений. Так, например, если животное поднимает шерсть на своем теле и скалит зубы, потрясает рогами или издает злобные звуки, то, по взгляду Дарвина, это делается с целью показаться своему врагу более страшным .
Вообще Дарвин в своей книге «О выражении ощущений человека и животных» излишне привлекает к объяснению мимики субъективный мир животного. Ярость, по его словам, «ведет у них к сильному напряжению всех мышц, включая сюда и голосовые, и многие животные в злости стараются напустить ужас на своего врага своим ревом, как, например, лев, или, как собака, ворчанием. Я полагаю, что это делается с целью испугать врага на том основании, что у льва в то же время приподнимается шерсть гривы, а у собаки — шерсть вдоль спины, чтобы казаться как можно больше и страшнее» .
Нечего и говорить, что здесь Дарвин погрешил сильно в сторону субъективизма и тем самым ослабил ценность установленного им принципа. Но войдем ближе в рассмотрение дарвиновской точки зрения, которая получила особенное развитие в отношении значения кожных придатков как одного из частых орудий выражения. На одной из страниц вышеуказанного сочинения Дарвин говорит: «Едва ли существует другое столь общее выразительное движение, как непроизвольное приподымание волос, перьев и других кожных придатков, так как оно встречается в трех классах позвоночных животных. Придатки эти приподымаются под влиянием ужаса или гнева, в особенности в тех случаях, когда оба ощущения смешаны вместе или следуют быстро одно за другим. Движение это служит к тому, чтобы сделать животное, по-видимому, больше и страшнее для врагов и соперников; оно сопровождается обыкновенно разными произвольными движениями, направленными к той же цели, как, например, издавание диких криков» .
Так же и раздувание тела земноводными и пресмыкающимися служит, по Дарвину, средством напугать врагов.
Вслед за Дарвином такого же субъективного толкования выражающих движений держатся и позднейшие биологи. Так, например, Фаусек, производивший наблюдения над движениями угрозы у пресмыкающихся Закаспийской степи, говорит по их поводу, повторяя почти в точности слова Дарвина: «Мы видим, что животное старается казаться больше, чем оно есть на самом деле, высоко подымаясь на ногах и раздувая свое тело (агама, варан и др.), издает звуки, шипит, оттопыривает кожные придатки» . Нетрудно видеть, что здесь результат принимаемся за причину. Если выражающие движения с поднятием кожных придатков действительно способны испугать другие особи, то это вовсе еще не значит, что мобилизация мышц, обнаруживающая готовность к нападению и обороне, обусловливается внутренним желанием напугать врага своим видом и что природа именно с целью создания страшного вида одарила животных способностью искусственно увеличивать кажущиеся размеры своего тела во время гнева.
Переходя к анализу вышеуказанного порядка явлений, прежде всего необходимо отметить, что как Дарвином, так и другими авторами в приводимых выше цитатах подводятся под один общий принцип два совершенно разнородных явления, имеющих только отдаленное внешнее сходство между собою, это подъем кожных придатков, с одной стороны, и раздувание или наполнение воздухом дыхательной или ротовой полости, с другой. На самом деле между теми и другими движениями нет ничего общего, так как оба они относятся к различным системам тела и удовлетворяют различные потребности. Наполнение воздухом легких в виде инспиратор-ной остановки дыхания мы имеем и у млекопитающих в начале всякой борьбы, и в этом отношении имеется полная аналогия между раздуванием земноводных и инспирацией млекопитающих. Земноводные имеют склонность к чрезмерному надуванию своих воздухоносных путей для того, чтобы иметь достаточный запас воздуха для борьбы, причем вместе с постепенным выдыханием воздуха из груди они и шипят* по крайней мере при сильном раздражении.
Равным образом и млекопитающие обнаруживают предварительную инспирацию, удовлетворяя потребности иметь необходимый для борьбы запас воздуха, который благодаря напряжение голосовых связок и постепенному ослаблению диафрагмы мало-помалу выходит из легких, приводя
к рефлекторному обнаружению голоса (ворчание собаки, рычание льва, глухое мяуканье кошки и т. п.).
Так как у земноводных нет кожных придатков, как у млекопитающих и птиц в виде шерсти и перьев, то, очевидно, нельзя отыскивать и аналогии между оттопыриванием шейных перьев или волос при драке у птиц и млекопитающих и надуванием земноводных, имеющих совершенно другой смысл и значение.
Поэтому необходимо рассмотреть оба эти явления совершенно самостоятельно. Уже Дарвин совершенно правильно оценил значение гривы у льва и других животных как защиту столь важного органа, как шея. Такое же значение имеют, без сомнения, и длинные перья на шее самцов у птиц. В связи с этим, очевидно, должен иметь известный смысл и подъем шерсти и перьев на шее во время драки.
Дарвин и его приверженцы видят смысл в устрашении этим врага; животное, по взгляду Дарвина, намеревается казаться больше и, следовательно, страшнее. Но, так как речь идет чаще всего о борьбе между особями одного и того же вида из-за самок, то прежде всего представляется маловероятным, чтобы особи одного и того же вида особенно пугались придатков, им вполне хорошо знакомых, которыми к тому же они обладают в более или менее одинаковой мере. Притом же не доказано, чтобы страх определялся именно размерами предмета. Как известно, мелкие животные бросаются на больших, ничуть не смущаясь их размерами (собаки, например, бросаются на коров, лошадей). Да и между особями одного и того же вида размеры противника ничуть не внушают панический страх. Малые по размерам петухи, например, мужественно вступают в драку с большими и зачастую оказываются победителями.
Поэтому невероятно, чтобы подъем волос или шерсти мог служить специально для устрашения врага. Последнее объяснение тем более неправильно, что петухи во время драки вместе с подъемом шейных перьев прижимают остальные свои перья к телу, спускают крылья и вытягивают хвост, что вместе с принижением головы, несомненно, уменьшает размеры птицы во время драки.
Исследования над инстинктами животных также не подтверждают того, чтобы страх возбуждался размерами другого животного. Морган в своей работе «Привычка и инстинкт» сообщает некоторые относящиеся к интересующему нас предмету наблюдения, которые мы заимствуем из книги Фаусека. Наблюдения над птенцами разных птиц привели автора к выводу, «что птицы не обнаруживают инстинктивного страха перед пчелами или осами, как таковыми, но что они отступают, вероятно, инстинктивно перед всяким сравнительно большим чуждым предметом, особенно если предмет этот энергично движется или производит шум, подобно жужжанию. Это заставляет нас предполагать, что инстинктивный страх возникает це перед каким-нибудь особым зрительным предметом, а скорее перед известными видами действий» .
При этом выяснилось, что бегство возбуждается у молодых неопытных птенцов не видом и размерами возможного ^рага, например человека или кошки, а приближением «всякого быстр движущегося животного илц даже листа, подгоняемого ветром» . Быстро движущийся малознакомый предмет, хотя бы и малых размеров, леп. j возбуждает тревогу и страх не только у людей, что общеизвестно, но и у животных. Известно, например, что молодые обезьяны легко пугаются всяких мелких зверьков и даже мышей. Тем же качеством отличаются наши собаки.
Общеизвестно также, что молодые животные, например лошади, легко пугаются всякого незнакомого им предмета, особенно движущегося.
Имея возможность произвести соответствующие наблюдения над трехдневным теленком, я мог убедиться, что ни вид человека, ни показывание предметов его не приводило к бегству, но достаточно было, взяв в руки палку, к которой он также относился равнодушно, взбросить ею солому перед его глазами, чтобы это движение сейчас же вызвало стремительное движение бегства.
Даже у хищников обнаруживаются подобные же явления. Например, молодой котенок отстраняется от приближающегося к нему комка бумажки и устремляется за ним в погоню, как только комок бумажки будет от него удаляться.
Итак, ни размеры предмета, ни его окраска не возбуждают движение бегства у молодых, неопытных животных, и лишь движущийся на них предмет, каких бы размеров он ни был, возбуждает движение обороны и бегства. Правда, Морган указывает, что молодые птицы клюют мелких червей (личинок насекомых) и будто бы боятся более крупных; но если это наблюдение и справедливо, то самый факт может быть объяснен проще всего выбором подходящей для их клюва пищи.
Во всяком случае, нет основания признавать, что у взрослых животных неизбежно развивается «инстинкт страха», связанный с движением обороны и бегства перед кажущимся увеличением размеров тела на счет подъема кожных придатков.
Те авторы, которые согласны с Дарвином, признают, что, собственно, в виде primum movens для развития известной части мимических движений является желание сделаться как можно страшнее, чтобы напугать врага, могли бы сослаться на существование у некоторых животных таких придатков, которые служат будто бы исключительно для устрашающих движений (например, воротник у Chlamydosaurus , ротовые придатки у Phrynocephalus mystacens по Фаусеку).
Но таких придатков в действительности нет, так как те придатки, которые, по словам авторов, служат исключительно для реакции угрозы, полезны животному в другом отношении, при действительном на них нападении или в борьбе. И действительно, воротник у крупной австралийской ящерицы Chlamydosaurus , в спокойном положении животного малозаметный, при обороне и нападении оттопыривается так, что образует вокруг головы и шеи большой круглый щит, закрывающий, если смотреть спереди на животного, не только шею, но и его туловище. Таким образом, ясно, что назначение этого воротника не в том, чтобы производить впечатление угрозы, а в действительно создаваемой им защите шеи животного. Такое же значение, очевидно, имеет и раздувающийся при раздражении шейный мешок у варана, бородовидный мешок у Agama sanguinolenta , у Amphibosaurus barbatus , раздувающийся при раздражении животного, а также ротовые придатки у Phrynocephalus mystaceus , в спокойном состоянии прижатые к бокам головы и раздувающиеся в крайне резкой степени при раздражении животного и тем защищающие его шею от нападения спереди.
Со своеобразным, но совершенно аналогичным по значению ппособ лением мы встречаемся и у некоторых видов хамелеонов ( Chamaeleo monachus , Ch . melleri , Ch . gracilis и др.). У них на боках головы сзади имеются большие кожные складки, плотно прижатые к шее при покое и оттопыривающиеся вследствие надувания до перпендикулярного положе ния к телу; в таком виде вместе с надутым мешком на глотке эти образования напоминают вышеописанный воротник австралийской ящерицы.
Наконец, подобное же защитное значение, очевидно, имеют аналогич-
ные ппособления и у некоторых змей. Очковые змеи, но словам Дарви* • на, «в раздражении раздуваются несколько и шипят умеренно, но в то же ; время они поднимают голову вверх и расширяют при помощи своих удлиненных передних ребер кожу вокруг шеи в виде большого плоского круга» .
Если справедливо мнение, что длинная грива и шейный перья даны для защиты столь важной части тела, как шея, то есть полное основание признать, что и подъем шерсти и перьев на шее имеет значение защиты.. так как этим путем скрывается «сама шея до такой степени, что она, несомненно, представляется менее уязвимой для врагов, нежели в том случае, если бы она была прикрыта хотя и длинными, но гладко приложенными кожными придатками. Очевидно, что и надувание шейных горловых мешков некоторыми пресмыкающимися (агама, варан и др.), а равно и поднимание плоского круга вокруг щей очковой змеей имеют одинаковое значение защиты важнейших частей шеи от нападения врага.
Заслуживает внимание в числе мимических движений покраснение кожи и кожных образований в рассерженном состоянии животных и при брачном их возбуждении. Покраснение кожи составляет довольно распространенный признак возбужденного состояния животных. У человека при этом краснеют лицо, уши, шея и часть груди. У животных краснеет иногда вся кожа, по узнается краснота на тех местах, где шерсть короче и реже, например на ушах у кролика.
У некоторых же видов имеются оголенные места па коже, которые под-. вергаются резкому изменению окраски в период раздражения. Также у мандрилла ( Gynocephalus mormon ) мы имеем красные и синие полосы на морде и особенно бросающийся в глаза голый красный облезлый зад. Точно, так же и павианы имеют ярко красный зад. Некоторые из птищ особенно из рода куриных, имеют большие мясистые кожные придатки красного или синего цвета/Таковы гребни и другие мясистые придатки па голове петухов и кур, хоботообразная висюлька индюка, бусовидные «шейные украшения» у него же и т. п.
У некоторых пресмыкающихся также имеются кожные области и кожные придатки, которые краснеют или синеют при раздражении животного; Наиример, воротник у Chlarnydosannis Ктцч в передней своей части пртг раздражении животного расцвечивается красными, желтыми и, синими цветами; кроме того, у животного наблюдается покраснение кожи около глаз и но краям челюсти. У I ' ltrynoeephalns myslacens краснеют при раздражении животного не только раскрытая пасть, по и угловые кожные придатки рта. У Colotes versicolor принимают красный цвет при раздражении голова животного и передняя часть тела. Изменении цвета хамелеона при раздражении общеизвестны, хотя бы по описаниям. Но словам проф. Фау-' сека, «у возбужденной агамы ( Agama sanguino - lenta . /У. М. Бехтерев) кожа на раздутом горловом мешке интенсивно синеет, синеют бока тела и верхняя сторона плечевой части передних ног» '''. У некоторых агам вместо синевы нижней части тела выступают на пей разные пятна.
Возникает, конечно, вопрос, как можно объяснить эти «цветные явления» в возбужденном состоянии животных, иначе говоря, какое биологическое значение им может быть приписано? Несомненно, что развитие некоторых из рассмотренных выше «украшении», по крайней мерс, когда речь идет об особых мясистых образованиях, связано с иолом животного. Так, упомянутые выше .мясистые придатки птиц отличаются большим разни-
тием у самцов, нежели у самок. Это обстоятельство, а также тот факт, что эти придатки, как и оголенные места кожи у других животных, например зады у обезьян, краснеют при брачном возбуждении, заставили Дарвина высказать гипотезу, что эти своеобразные «украшения» связаны с брачными отправлениями.
«Ни один факт не заинтересовал и не смущал меня так сильно, как яркая окраска зада и прилежащих частей у некоторых обезьян. Так как эти части ярче окрашены у одного пола, чем у другого, и так как они становятся еще ярче во время брачного периода, то я заключил, что эта окраска была приобретена как половое украшение» .
Что касается головных и шейных мясистых «украшений» у птиц, то они уже издавна рассматривались как вторичные половые признаки, ввиду их преобладающего развития у самцов. Всем хозяевам известно, что покраснение гребней в конце зимы у петухов и кур обозначает период, когда они начинают нести яйца.
Дарвин, создавший теорию полового подбора, признавал как вышеуказанные придатки, краснеющие при брачном возбуждении, так и яркую окраску кожных придатков, а равно и большее развитие этих последних у самцов за особые «украшения», привлекающие самок. Вот, например, как высказывается в этом отношении великий биолог по отношению к самцу аргуса, который обладает замечательным оперением и у которого малые маховые перья чрезвычайно развиты в длину и обладают большими пятнами: «Эти великолепные украшения остаются скрытыми, пока не покажется в виду самка. Тогда самец поднимает хвост и развертывает перья крыльев в большой, стоящий прямо, круглый веер или щит, который носит впереди тела».— «Случай, представляемый аргусом, в высшей степени интересен, так как он служит нам ясным доказательством, что самая утонченная красота может служить лишь средством нравиться самке и не имеет никакого другого значения; мы это можем заключить из того, что первостепенные (большие) маховые перья и глазчатые украшения второстепенных (малых) перьев выставляются напоказ в полном блеске лишь в случаях, когда самец ухаживает за самкой» .
«Многие считают совершенно немыслимым, чтобы птица была способна оценивать тонкость оттенения и изящество унка. Обладание такой почти человеческой степенью вкуса представляет, без сомнения, удивительный факт; но, может быть, самки аргуса восхищаются скорее общим видом, чем отдельными деталями. Кто думает вообще, что у низших животных можно безбоязненно отрицать путствие вкуса и неспособность различения, тот будет, конечно, отрицать и в самке аргуса способность оценить такую утонченную красоту; но тогда он должен допустить, что все те необыкновенные позы самца во время ухаживания, при посредстве которых выказывается во всем блеске удивительная красота его оперения, не имеют никакой цены; такое заключение я со своей стороны не могу допустить».
Но дарвиновская теория полового подбора встретила, как известно, немало возражений. Из этих возражений главное заключается в том, что не доказан прежде всего основной факт, будто бы в природе выбирают самцов самки, а не наоборот, что на самом деле наблюдается в огромном большинстве случаев. Руководясь этим, а также тем, что самцы в большинстве случаев наиболее драчливы, особенно в период брачного возбуждения, некоторые из позднейших авторов начали склоняться к мысли, что яркая
окраска кожных придатков, в том числе и оперения, как и их величина, в тех или других областях тела является орудием угрозы для самцов того же вида (Тэйер, Ламекр, Фаусек и др.) .
Особенно подробно об этом говорит в своей книге Фаусек, изучавший эти цветные придатки у некоторых экземпляров фауны Закаспийской области.
«В очень большом числе случаев, однако,— говорит он,— те половые от личия и связанные с ним движения, которыми Дарвин приписывал значение украшения и ухаживания за самками, на самом деле имеют совсем другое значение: специальные движения самцов суть движения угрозы, а связанные с ними особенности строения и окраски служат для усиления выражения этой угрозы...» .
Сущность влияния этих цветов заключается в том, чтобы усиливать впечатление угрозы, если можно так выразится, сильнее ее оттенить. С этой точки зрения автором сближаются вышеуказанные цветные явления у пресмыкающихся, большей частью свойственные в более или менее одинаковой мере обоим полам, со вторичными половыми признаками птиц, у которых имеется резкий половой деморфизм, благодаря тому, что у них происходят сильные драки между самцами в период спаривания. Поэтому и яркие цвета кожных придатков, не исключая и красного оперения, наблюдаются у самцов, нуждающихся в этих реакциях угрозы в большей мере, чем самки. Даже колибри, ярко оперенные особенно мужского пола, обладает этими знаками, или «пятнами угрозы», потому что она отличается поразительной драчливостью, а с дракой связаны и движения угрозы. «Из всего вышеизложенного,— говорит автор,— я думаю, мы вправе сделать заключение, что у самцов многих птиц наблюдается большая драчливость, направленная преимущественно против других самцов того же вида (но и вообще против врагов), что с этой драчливостью бывают связаны характерные движения угрозы, что для движений угрозы чрезвычайно увеличиваются в размере кожные придатки (перья) в хвосте, крыльях, на голове и шее (хохлы и воротники) и что эти придатки с целью усиления производимого впечатления бывают особенно интенсивно окрашены. Обра зование разнообразных окрасок и металлического блеска облегчается у птиц морфологическими свойствами кожных придатков, строением перьев, легко дающих субъективные физические цвета и явление игры цветов путем интерференции света. Биологическое значение ярких цветов заключается в увеличении впечатления угрозы, производимого данными придатками при их движении. Их же так называемая крастота есть совершенно побочный результат, существующий только для сознания человека» .
Указав на генетическую связь между движениями урозы у пресмыкающихся и «вторичными половыми признаками» у птиц, связанными с драка ми самцов и токованием, автор говорит: «У ящериц сильно развита способ ность и наклонность к движениям угрозы; в связи с этой наклонностью развиваются разные, служащие для украшения кожные придатки, а также иногда и яркие цвета: или ящерица может менять цвет кожи в данный момент, или известный орган, участвующий в движении угрозы, является постоянно ярко окрашенными. Движения угрозы ящерицы делают в путствии врага, но также и друг перед другом, в драках самцов из-за самки; есть указания, что характерные движения угрозы, Предшествующие обык-
новенно драке, самец проделывает и перед самкой — как бы символическая угроза на всякий случай отсутствующему сопернику».
Однако, как ни слабо учение Дарвина о половом подборе, основанное на принципе прельщения самок «украшениями», не может быть признано достаточно обоснованным и новейшее учение, явившееся на смену первого и гласящее, что яркая окраска кожных придатков служит для угрозы самцов того же вида. Прежде всего опять спросим себя, какое может иметь значение орудие угрозы, когда подобное же орудие угрозы имеется и у дру гого самца. Если дело заключалось бы в неодинаковом развитии этих орудий угрозы, то, казалось бы, больше значения имели действительные боевые орудия, а не кажущиеся или мнимые. Странно в самом деле, что природа вместо действительных орудий, которые имеют для всех и каждого реальное значение, создает еще орудия защиты вроде изображений китайских драконов. С вышеуказанной точки зрения и токование некоторых куриных пород не имеет какой-либо иной цели, кроме драки между сам цами, тогда как более чем очевидно, что хотя токование и приводит к дракам между самцами, но его главная цель есть спаривание, так же как и все так называемые ухаживания самцов за самками.
Это ясно, например, из следующего описания Брема об ухаживании тех же самцов-аргусов за самками: «Пока он не возбужден половым чув ством, он походкой и осанкой вполне походит на павлина; он плотно прижи мает к телу свои красивые крылья и в горизонтальном направлении вытягивает свой хвост. Во время же спаривания самец с распущенными и прижатыми к земле крыльями, токуя, гордо разгуливает цо лесным прогалинам; в это время слышится своеобразный, напоминающий собою мурлыканье звук, привлекающий сюда самок...» . Вот, например, очень характерное описание тетеревиного токования, которое мы находим у Брема: «Самцы-тетерева, собираясь на площадях, издают при токовании своеобразные звуки и производят особые, не менее своеобразные движения. Перед бормо танием косач держит хвост вертикально и, распустив веером, вытягивает кверху шею и голову, перья которой взъерошиваются, и отставляет крылья вбок и книзу. Затек он проделывает несколько скачков то в одну, то в другую сторону, иногда поворачиваясь кругом, и держит нижнюю половину клюва так отвесно вниз, что последняя трется о перья подбородка. Во время всех этих движений косач хлопает крыльями и делает полные обороты на месте» , К токовищам, конечно, прилетают и тетерки, так что самцы, по словам Брема, «по окончании турниров могут получить награду за свои труды» . При этом токование, точнее, вслед за токованием, как известно, действительно происходят обыкновенно сильные драки между самцами, благодаря чему у самцов голова и шея часто бывают изранены и перья на них ощипаны. Но более чем очевидно, что эти драки являются лишь допол нением к токованию, своего рода брачной прелюдией, а не целью токования, так как они сами по себе способствуют подъему полового возбуждения и в этом отношении играют известную роль в брачной церемонии, которая имеет своим прямым назначенцем следующий за ней брачный союз. Поэтому трудно согласиться с В. Фаусеком, который по поводу токования тетеревов замечает происходит ли, однако, действительно настоящий выбор самцов самками, на этот счет едва ли существуют точные наблюдения; еще более сомнительно, чтобы украшения самца играли роль в этом выборе. Цо что самцы дерутся и прогоняют друг друга, это факт. Поэтому все дви-
жения токующего тетерева, по аналогии с движениями сердитого индюка, с большею справедливостью следует отнести к движениям угрозы; в таком случае и яркая окраска самца, и его красные брови, так резко бросающиеся в глаза, относятся к категории цветных пятен, связанных с движениями угрозы .
Того же мнения держится автор и по отношению к токованию глухарей и вообще всех пернатых. По Брему, «токующий глухарь, подобно косачу, поднимает и распускает хвост, оттопыривает крылья, опускает шею, поднимает и даже закидывает голову и медленно передвигается по ветви, от ствола к ее концу, чтобы, окончивши свою песню, боком вернуться назад» По Мензбиру, у глухарей в период токования «развиваются особые жировые наросты, отчего шея значительно раздувается против своего обыкновенного размера и. между перьями даже просвечивают голые места» . «Я вижу во всем этом,— говорит Фаусек,— движения, звуки, придатки и цвета угрозы. Половые отличия у самцов Tetrao cupido и Т. urophasianus , о которых говорит Дарвин, несомненно, также связаны с дракой и служат для целей угрозы» .
Но, спрашивается, если цель этих своеобразных движений и демонстрации яркой окраски у птиц в брачный период есть угроза другим самцам, то какой смысл производить эти движения и демонстрировать яркую окраску в то время, когда ни о каких других самцах нет и помину? Явление это между тем легко наблюдать на наших домашних птицах, особенно на индюках. Всякий, видавший эту птицу, вспоминает без труда, как домашний индюк, не имея никаких соперников на дворе, пыхтя и издавая своеобразные звуки, обхаживает своих индюшек с широко распущенными крыльями, царапающими по земле, с растопыренным хвостом и раскрасневшимися головными украшениями. С точки зрения теории угрозы вся эта церемония делается «на всякий случай», как бы в качестве символической угрозы возможному или предполагаемому врагу. Но это объяснение граничит с произвольностью.
С другой стороны, и дарвиновская теория прельщения, основанная на желании нравиться самкам-индюшкам, для которых индюк является своего рода повелителем и хозяином и которых он сам себе выбирает, как мы уже говорили, не выдерживает строгой критики. Мне кажется, что, как дарвиновская теория прельщения, так и позднейшая теория отпугивания своих соперников яркой окраской и большим развитием кожных придатков страдают одним существенным недостатком. Обе они приписывают животным определенное субъективное состояние, которое ничуть не доказано. В первом случае речь идет о приписываемой животным способности прельщаться яркими цветами, во втором случае — о приписываемой животным инстинктивной способности страшиться ярких цветов и увеличенных в размере, хотя в действительности и невинных, кожных придатков. Разница между этими теориями, однако та, что первая предполагаемая способность — прельщаться яркими цветами — находит по крайней мере некоторую аналогию в человеке, тогда как вторая способность — пугаться ярких, хотя и невинных «украшений» — не имеет даже и аналогии в жизни человека.
На наш взгляд, если так называемые украшения птиц и других животных являются вторичными половыми признаками, то и мобилизация всех этих половых признаков, которую мы наблюдаем у обладателей этих укра-
шений, а равно и покраснение кожных придатков, которые мы наблюдаем в период спаривания, должны быть связаны с брачными отношениями. Иначе говоря, имеются все основания полагать, что мобилизация этих так называемых украшений, или вторичных половых признаков, происходящая в брачный период вместе с издаванием своеобразных звуков, полезна их обладателям как демонстрация их брачного возбуждения для сообщения этого возбуждения и самкам. Таким образом, полезность этих вторичных половых признаков заключается ничуть не в их красоте, которая будто бы может прельщать самок, и не в том, что они являются орудиями угрозы в боях самцов из-за самок и при боевых столкновениях с другими животными, а в том, что определенными изменениями цвета и движением этих кожных придатков поддерживается и демонстрируется эротическое состояние самца, которое и сообщается самкам. Если у таких животных, как млекопитающие, в развитии их брачного возбуждения играет большую роль обоняние, а иногда и язык как орган одновременно и вкуса и осязания, то у пернатых ни тот, ни другой орган не ппособлены и не играют никакой роли в развитии и поддержке брачного возбуждения; взамен этого здесь выступают зрение и голоса, которые, впрочем, играют некоторую роль в брачных отношениях и у млекопитающих (например, ржание у лошади, так называемые кошачьи концерты и проч.).
С этой точки зрения становится понятным так называемое токование птиц, представляющее своего рода брачную церемонию или прелюдию брака, которая нужна как для развития и поддержки брачного возбуждения у самцов, так и для возбуждения его у самок, а следовательно, и для продолжения рода и сохранения вида. Прочтите все описания токования, и вы убедитесь, что все дело здесь заключается в брачном возбуждении, которое сообщается и самкам, прилетающим к токующим самцам. На токах обыкновенно происходят и драки между самцами, но и эти драки должны быть рассматриваемы как явления сопутствующие, а не главные. Между тем некоторыми авторами совершенно ошибочно драки признаются за основное явление в токовании и рассматриваются как цель его, а между тем не может не казаться странною даже мысль о том, что известные породы птиц токуют для того, чтобы вызывать своих соперников на драку. Если, таким образом, ухаживание самцов за самками имеет своей прямой целью развитие брачного возбуждения у самца, то и демонстрация их вторичных половых признаков самкам при этом ухаживании имеет целью возбудить самку. Половое возбуждение вообще не развивается как deus ex machina хотя бы и в период спаривания, а требует для своего развития известной подготовки к брачным отношениям, которую мы и обнаруживаем у всех вообще животных высшего типа, начиная от человека, создавшего целый культ любви, до наиболее низших представителей позвоночных, пресмыкающихся и рыб.
Однако есть основание думать, что и причины развития вторичных половых признаков в виде яркой окраски и удлинения некоторых кожных придатков вовсе не заключаются ни в прельщающем их действии на самок, ни в отпугивающем их действии на самцов того же вида, а в иных более глубоких жизненных проявлениях, связанных с половой деятельностью.
Уже Wallace признал причиной появления «украшений» у самцов птиц и других животных избыток жизненной энергии, пущей более самцам, нежели самкам, в особенности в эпоху размножения, и приводящей к усиленному развитию кожных придатков и их окраски. При этом Wallace оспаривает влияние цветных украшений на выбор самками самцов, но он указывает на тот факт, что наилучше оперенные и более окрашенные самцы являются в то же время и наиболее сильными, а потому и побеждающими во взаимной борьбе. Как на вторичную причину развития оперения у самцов Wallace указывает на то, что они могут придавать себе более грозный вид, вызывая тем самым устрашение врагов. В этом последнем пункте опять ска залось увлечение субъективным объяснением, предполагающим без достаточных оснований инстинктивную боязнь у животных по отношению к большим размерам тела и кожных придатков и более яркой их окраске. Но такой инстинкт, как было выяснено выше, ничем не доказан, равно как не доказано и распознавание животными по внешнему оперению их силы. Иначе ведь не было бы и драк, а просто более слабый самец, одаренный меньшими кожными придатками, взглянув на самца, имеющего перед ним преимущества во внешних признаках оперения, невольно подчинился бы своей судьбе и не захотел бы даже и меряться с ним своими силами, чего между тем в действительности не происходит.
В этом отношении следующий факт заслуживает нашего внимания. Все самцы, отличающиеся ярким оперением и большим развитием кожных придатков, вместе с тем отличаются и поразительной драчливостью. Этот факт удостоверяется целым рядом натуралистов и не может подлежать никакому сомнению. Однако отсюда никак нельзя делать вывода, как до пускают некоторые, что так как «самцы драчливы в пору любви, то к этому времени у них развиваются придатки, которые служат для характерных движений угрозы: кажущегося увеличения объема» , причем для той же цели кожные придатки окрашены более ярко у самцов, нежели у самок .
Основная причина и большого роста, и большей яркости оперения самцов, по нашему мнению, лежит в функциональных особенностях и жизненных проявлениях, связанных с полом и с его наивысшим проявлением в эпоху спаривания. Речь идет здесь о несомненных половых особенностях, что подтверждается и экспериментально. Достаточно удалить семенные железы у молодых петухов, чтобы их гребни и другие вторичные признаки (шейные перья, хвост, красивое оперенье) недоразвились и утратилась всякая энергия и склонность к драчливости. Но если таким петухам удается снова прирастить семенную железу, то вырастают и гребень, и другие вторичные половые признаки.
Ясно, что особенности пола, обусловливая большую силу, большую энергию, большую живость и драчливость, приводят и к развитию головных и шейных «украшений», а равно и обусловливают большее развитие и бо лее яркую окраску кожных придатков. При этом необходимо вспомнить, что на окраску оперения, как известно, оказывает огромное влияние развитие подкожного* жирового слоя, которого, как известно, много меньше у самцов, нежели у /самок. Да и вообще качество мяса самцов по своей плотности вследствие недостатка в нем жира и по другим особенностям, связанным с составом соков в теле, например, спермина , столь резко отличается от мяса самок, что различие в жизненных процессах того и другого пола стано вится ясным до очевидности.
Замечательно, что, когда мы встречаемся в исключительных случаях с более ярким оперением самок, тогда оказывается, что самки отличаются и большей драчливостью, как доказывает пример индийского turnix taygoor . Здесь, следовательно, с женским организмом природа связала большую энергию и лучшие условия жизнедеятельности и питания, а вместе с тем и более резкую пигментацию кожных придатков, наградив таким образом самку более красивым оперением.
Итак, причины брачной драчливости, более яркой окраски и больших размеров кожных придатков заключаются в процессах жизнедеятельности вообще и в обращении соков, связанных с половой функцией. Различие полов в этом отношении обусловливает окрашивание и большее развитие кожных придатков, служащих вторичными половыми признаками и играющих столь существенную роль в половой мимике животных, развивающейся в форме сочетательного рефлекса при соответствующем случае.
Если мы теперь примем во внимание, что при ухаживании самцов за самками в период спаривания обнаружение полового возбуждения путем своеобразной демонстрации вторичных половых признаков и проявления голоса, а у некоторых животных еще и путем секреции пахучих желез имеет своей целью возбудить самку, то и полезность, и даже жизненная необходимость вышеуказанных вторичных половых признаков объясняется совершенно просто. Они необходимы для поддержания вида как косвенные возбудители полового влечения. Недостаток же их вследствие природного уродства, как это легко наблюдать на домашних куриных, приводит естественным путем к невозможности осуществить продолжение рода и к последовательному вымиранию.
Мы до сих пор не говорили о пении как способе проявления эмоции, связанной также с половым влечением. Этот вопрос как крайне сложный требует еще новых специальных и систематических исследований. Но, во всяком случае, к пению птиц в период спаривания и к обнаружению голоса у животных в период их брачных союзов ничуть нельзя применить ту субъективную оценку, о которой речь была выше; иначе говоря, нельзя признавать в этом случае прельщения самок, о котором нередко при этом вспоминают, и нельзя также говорить об обнаружении голоса как угрозе соперникам по части обладания самками. Первое требовало бы признания поразительно развитого эстетического чувства у таких сравнительно низших животных, как птицы, что, однако, невероятно уже потому, что эстетическое чувство является чрезвычайно сложным психическим актом, в котором играет, между прочим, большую роль сложный процесс ассоциации, а между тем интеллектуальная деятельность, основанная на процессах ассоциации, оказывается у птиц, несомненно, очень слабо развитой. На этом основании нельзя согласиться с теми, которые полагают, что пение птиц является результатом особого развития у них эстетического _ чувства, по крайней мере, в точном смысле этого слова; этому противоречит и факт тесной связи пения птиц с периодом их спаривания.
Что же касается обнаружения голоса млекопитающими в виде своеобразной прелюдии к брачным союзам, как, например, ржание лошадей, кошачьи концерты и т. п., то об эстетике здесь не может быть и речи, несмотря на то что речь идет в этом случае об одинаковых, по существу, явлениях с пением птиц.
Нет надобности затем долго распространяться на тему о том, что пение птиц не может играть никакой роли в отношении отпугивания своих соперников, как полагали биологи-субъективисты новейшего времени. Если эта мысль находит для себя какое-либо оправдание в тех проявлениях голоса, которые обнаруживаются при встрече соперников в отношении брачных вожделений, как это мы видим, например, при токовании тетеревов (хотя
и в этом случае причины обнаружения голоса должны быть объяснены иначе, так как тетерев может токовать и один без всяких соперников), то, во всяком случае, к пению птиц, обнаруживающемуся даже и в том случае, когда птица заключена в клетку и не имеет при себе не только соперников, но даже и пары, это объяснение совершенно неприменимо.
Руководствуясь вышесказанным, необходимо признать, что здесь речь идет об особых проявлениях жизнедеятельности организма, связанных с развитием энергии в период брачного спаривания. Очевидно, что речь идет здесь об особой развивающейся в форме сочетательного рефлекса стениче-ской реакции, которая, проявляясь во всей мышечной системе подъемом мышечной силы и обусловленной этим наклонностью к драчливости, находит в то же время одно из своих ярких внешних проявлений в обнаружении голоса. Справедливость только что сказанного выясняется из того, что искусственное удаление семенных желез у всех вообще животных и, между прочим, у птиц приводит к ослаблению силы и изменению голоса вообще и к прекращению брачного пения у птиц.
Руководствуясь всем вышеизложенным, необходимо признать, что полезность брачного пения определяется до очевидности ясно, с одной стороны, призывом или привлечением к себе пары, с другой стороны, сооб щением ей брачного возбуждения и подготовкой к брачному союзу.
Нет надобности пояснять, что пение у человека, хотя и находится в известном соотношении с половым развитием и влечением, но благодаря обширному развитию его невропсихики, сделалось одним из важных спосо бов проявления эстетической эмоции наряду с живописью и другими изящными искусствами и послужило основанием к развитию музыки Т.
От мимических движений, связанных с половым влечением, следует от личать угрожающие телодвижения, которые легко наблюдать у всех вообще животных, особенно позвоночных. Эти угрожающие телодвижения у животных характеризуются:
1) напряжением всех мышц тела и приниманием своеобразной позы как подготовительной к обороне и нападению;
2) подъем кожных придатков на голове, шее, а иногда и на всем тулови ще, у некоторых же пресмыкающихся раздуванием тела и некоторых мешковидных придатков на шее и голове;
3) издаванием характерных звуков (шипением, ворчанием и отдельными звуками голоса);
4) изменением цвета кожи (хамелеон, агама и др.) или отдельных ее участков и кожных придатков вследствие наполнения их кровью;
5) испусканием вредных секретов.
Как мы видели выше, имеется ясное различие между движениями, связанными с брачным возбуждением у животных, и угрожающими телодвижениями. Да и вряд ли кто из лиц, ближе знакомых с нашими домашними птицами, мог бы отождествлять движения, относящиеся к ухаживанию самцов за самками, с движениями угрозы, как делают, впрочем, некоторые натуралисты.
Тем не менее имеются и некоторые общие черты между теми и другими движениями, которые и подают повод к отождествлению или сближению.
Эти общие черты, объясняемые и в том, и в другом случае возбуждением нервной системы, состоят в подъеме кожных придатков и в изменении окраски некоторых частей тела и мясистых кожных придатков вследствие большего наполнения их кровью. Эти два явления служили предметом особого внимания натуралистов.
Как мы ранее видели, Дарвин признавал в подъеме кожных придатков и в надувании тела пресмыкающимися стремление животных казаться своим врагам больше и тем самым страшнее. С другой стороны, яркое окрашивание отдельных частей кожи и мясистых кожных придатков, а также показывание ярко окрашенных кожных придатков, например, шейных перьев и перьев хвоста у птиц, некоторыми из натуралистов, как мы видели, трактуется также с точки зрения угрозы. Животное как бы стремится оттенить свои орудия защиты и производит своего рода демонстрацию перед врагом, стараясь его отпугнуть. Это стремление казаться более страшным с целью отпугивания врагов или так называемая реакция угрозы, по взгляду Дарвина и его последователей, а равно и демонстрация будто бы с той же целью яркой окраски кожи и кожных придатков признаются полезными и тем самым будто бы дают основание путем естественного отбора развиться соответственным привычкам и признакам.
Однако не может подлежать сомнению, что в основу самой оценки явле ний здесь кладется антропоморфизм или, точнее говоря, своеобразный субъективизм. Животным приписывается стремление «напустить ужас на врагов своим ревом», «испугать врага» подъемом шерсти, чтобы казаться как можно больше и страшнее , или приписывается способность изменить цвет кожи, или вздымать или раздувать ярко окрашенные придатки с ис ключительной целью «отпугивания врага» с помощью такой демонстрации, иначе говоря, животным в этом случае приписываются намерения и субъективные мотивы, которые свойственны были бы человеку при аналогичных условиях.
Равным образом, есть полная возможность объяснить характетические позы, движения и изменения окраски во время драки или при внезапно наступившей опасности, не прибегая к гипотезе о приписываемых жи вотному намерениях отпугнуть врага. Дело в том, что подготовительная ста дия борьбы требует, кроме определенной позы, сильного напряжения всех мышц тела, в том числе и мышц, управляющих движением кожных придатков, а также диафрагмы и голосовых связок, откуда глубокая предварительная инспирация, приводящая к надуванию некоторых пресмыкающихся с последующим затем издаванием звуков. Вместе с этим общим напряжением мышечной системы, требуемым борьбой, развивается и усиленная деятельность сердца, которая естественно связана с расширением кож ных сосудов, облегчающим деятельность сердца, и даже с усиленной секре цией кожных желез.
Что потревоженное животное должно в интересах собственной безопасности проявлять готовность к борьбе соответственной позой, причем вместе с тем у него развивается напряжение всех мышц тела, глубокая инспирация, приводящая вместе с напряжением голосовых связок к издаванию звуков, а также усиленное сердцебиение с расширением кожных сосудов и усиленной секрецией, вряд ли нуждается в особом объяснении. Здесь, очевидно, повторяется весь тот комплекс явлений, который предшествует действительной борьбе и который естественно вызывается предвидением борьбы. Если животное в подготовительной стадии борьбы принимает известную позу активной обороны, если оно обнаруживает глубокую инспирацию с последующим издаванием звуков, если его кожные придатки при этом приподнимаются или надуваются и краснеют, то это происходит вовсе не потому, что животное намерено устрашить своего врага, а потому, что, находясь в ожидании борьбы, оно целесообразно, под влиянием соче тательного рефлекса мобилизует все мышцы тела, причем соответственным образом у него возбуждается и деятельность сердца, а вместе с тем происходит расширение сосудов в коже и в мясистых кожных придатках как явление, сопутствующее усиленной деятельности сердца. Точно так же и покраснение кожи у человека и у обезьян в состоянии раздражения имеет значение потому, что вместе с общим напряжением и усиленной работой мышц поднимается и деятельность сердца, а это, в свою очередь, требует для большего ее облегчения расширения кожных сосудов.
Что здесь речь идет об органическом ппособлении к усиленной мышечной деятельности и к борьбе, развивающимся при соответствующих условиях в форме сочетательного рефлекса, а не о специальной демонстрации окраски кожи, чтобы напугать врага, легко убедиться в том, что, по свидетельству Mosso , кожа у различных млекопитающих краснеет вследствие прилива к ней крови при волнениях, но при этом окраска кожи маскируется шерстью животного и обнаруживается иногда лишь на ушах (как, например, у кроликов). Ясно, что окраска кожи, невидимая под шер^ стью животного, должна иметь другое предназначение, а не отпугивание врага. С другой стороны, если при волнении у некоторых обезьян краснеет голая задняя часть, которая также не может быть видимой для встречного врага, то это опять-таки не потому, что природа предвидела возможность отпугивания соперников краснотой голой части зада и выработала для этого как бы специальные органы устрашения и, очевидно, не потому, что голый зад нравится самкам (Дарвин), а потому, что повышенная деятельность сердца нуждается в более широком ложе периферических сосудов. Очевид но, что и краснота других голых частей тела имеет в этом случае аналогичное значение.
Из вышесказанного ясно, что известным подготовительным напряжением всей мышечной системы, результатом которого является, между прочим, и всем известное выпускание когтей у хищников, а равно и целым комплексом других развивающихся в организме явлений обнаруживается готовность животного к борьбе при всякой серьезной тревоге, без каковой готовности оно было бы застигнуто врасплох и потому естественно потерпело бы фиаско при нападении на него врага. Посмотрите на кошку: как быстро при внезапно возникшей для нее опасности нападения собаки она принимает своеобразную оборонительную позу с изогнутой в виде горба спиной, готовясь, в свою очередь, к нападению.
Само собой разумеется, что такая готовность к защите и нападению является существенной жизненной потребностью и всякий вид животного, который не обнаруживал бы такого ппособления в организме в виде своевременной готовности к борьбе при соответствующих условиях, скоро погиб бы в борьбе со своими врагами и, следовательно, вообще не представ лялся бы жизнеспособным.
Нет надобности говорить, что мобилизация всех частей тела, например готовность к борьбе, действует на противника определенными признаками и потому заставляет его или в свою очередь подготовиться к борьбе, или своевременно избежать опасности; с этой точки зрения эта предварительная демонстрация боевых сил, если понимать ее как угрозу с целью отпугивания, оказывалась бы прямо нецелесообразной потому, что самый тяжелый удар, как известно, может быть нанесен врагу совершенно для него неожиданно. Между тем такая демонстрация является неизбежной как необходимая подготовка к борьбе, без которой не могла бы быть развита
и соответствующая сила в мышцах как орудиях нападения и обороны. Если при этом животные пугают друг друга выражением своей ярости, то вовсе не потому, что они кажутся больше своими размерами вследствие подъема кожных придатков или становятся страшны своим голосом, и не потому, что они демонстрируют покраснение тех или других частей тела, а, собственно, тем, что эти признаки являются указателями полной готовности животного к борьбе и нападению или обороне, что и оказывает известное влияние на противника.
Совершенно понятно, что выражение готовности к борьбе и активной обороне должно представлять собою ряд движений вполне целесообразных в отношении защиты и нападения; в виде предварительной инспирации, приводящей при соответствующем напряжении мышц гортани к издаванию звуков, в виде соответствующего повышения кровообращения, в виде защиты своей шеи как наиболее опасного места раздувающимися мешками (у пресмыкающихся) или подъемом шейных кожных придатков (у птиц и млекопитающих), в виде закладывания ушей у последних для устранения их от зубов врага и в виде заблаговременного выпускания когтей у всех вообще хищников.
Таким образом, рассматриваемые нами мимические или выразительные движения, развивающиеся в форме сочетательного рефлекса при подходящих случаях, представляются не только полезными для организма, но и жизненно необходимыми .
В предыдущем изложении мы рассмотрели значение двух главных групп мимических движений, из которых одна служит выражением брачного возбуждения, другая выражает готовность к нападению и обороне. Очевидно, что и все другие мимические движения оказываются жизненно необходимыми для организма, а не являются только простыми пережитками некогда полезных привычек у предков, как думал Ч. Дарвин.
Как обыкновенные рефлексы являются актами не только полезными, но и жизненно необходимыми для организма, так, очевидно, жизненно необходимы и выразительные движения как дальнейшее развитие рефлексов.
О жизненном значении рефлекторной мимики говорить вообще излишне. Как и все вообще рефлексы, эта мимика ппособлена к определенным внешним раздражениям и представляет собою ряд стенических или астенических реакций и наступательных или оборонительных движений, в том или ином отношении необходимых для организма.
Что касается сочетательно-рефлекторной мимики, то, являясь воспроизведением рефлекторной мимики, благодаря сочетательной деятельности нервной системы она также должна быть целесообразной, полезной и во многих случаях жизненно необходимой.
Так, сокращение круговой мышцы глаза при плаче является движением, защищающим глазное яблоко от излишнего прилива крови (Дарвин).
Самоистязание в виде кусания губ и вырывания волос при страданиях служит повышению кровяного давления и тем предохраняет мозг от серьезной опасности.
Дрожание от страха оказывается также полезным, так как оно способствует развитию тепла и согревает кровь, которая иначе под влиянием ослабленной сердечной деятельности могла бы подвергнуться сильному охлаждению.
Задержка дыхания при резких кожных раздражениях полезна тем, что понижает возбудимость центров и тем ослабляет действие последних на сердце.
Мимика испуга (раскрытие глаз, открытие рта, неподвижность и проч.)
как бы специально предназначена для лучшего запечатления внешних воздействий. Даже расширение зрачков во время страха должно быть признано крайне целесообразным, так как вместе с этим поступает в глаз большее количество световых лучей и, следовательно, могут быть уловлены зрением более мелкие подробности внешнего впечатления.
Выделение слюны при ожидании еды необходимо как подготовка к самой еде; такое же значение имеет и выделение желудочного сока при виде лакомого куска.
Может еще возникнуть вопрос о полезности пассивно-оборонительной мимики. Но при отсутствии другой возможности защищаться пассивно оборонительная мимика в виде, например, столь распространенной в животном царстве «мнимой смерти» или всем известного оцепенения, несомненно, дает известный шанс на спасение, а потому и здесь мы можем говорить о жизненной пользе такой пассивно-оборонительной мимики для того или другого вида.
Нужно вообще иметь в виду, что польза для вида в этом случае не всегда совпадает с пользой для отдельной особи в каждом данном случае, как показывает, между прочим, пример поглощения гремучей змеей мелких птичек, впадающих при виде ее в оцепенение, которое тем не менее является для них полезным актом во многих других случаях.
Несомненно, также важное значение для деятельности организма в смысле экономии нервной энергии представляют и сопутственные мимические движения. Они, собственно, возникают там, где требуются значительные мышечные усилия (у гребцов, при употреблении ножниц, особенно у детей и т. п.), и обусловливаются неполной функциональной обособленностью двигательных проводников. Дело в том, что произведение строго обособленных движений требует всегда больших усилий ввиду необходимости затрачивать часть энергии на подавление лишних движений. Отсюда очевидно, что сопутственная мимика существенно полезна тем, что она служит к облегчению основного движения.
Независимо от вышеизложенного мимика играет роль символических движений, и потому хотя некоторые из мимических движений и не могут быть рассматриваемы как непосредственно необходимые для жизнедеятельности организма, но они не лишены целесообразности и необходимы животному как символические знаки, имеющие важное значение при общении между отдельными индивидами, следовательно, являются весьма важными и существенно необходимыми в социальном отношении.
В указанном смысле известное социальное значение имеют, в сущности, все вообще мимические движения и поскольку социальная жизнь необходима для сохранения вида, постольку эти движения полезны и в биологическом смысле. Но, без сомнения, символические движения и между ними обнаружение голоса играют в этом отношении наиболее важную роль, так как дают возможность передавать символические знаки одного животного другому на более или менее значительном расстоянии.
Для указанной цели имеет значение то обстоятельство, что основные мимические движения, как развившиеся путем сочетательного процесса из рефлексов, у всех особей одного и того же вида представляются одинаковыми.
Тот же закон имеет силу и по отношению к человеческим расам, у которых мимика оказывается в основных чертах одинаковой.
Если иметь в виду, что из мимических движений вообще и в частности из символической мимики и рефлекторного обнаружения голоса, первоначально имевшего совершенно другое значение, развилась членораздельная речь человека, то всякому должно быть ясно то значение, которое имела и имеет мимика в социальной жизни. Являясь важнейшим орудием
этой социальной жизни, мимика и ее дальнейшее развитие — речь, собственно, и обеспечили положение человека на земле и дали ему возможность существования на всех пунктах земного шара.
Заканчивая исследование, необходимо заметить, что если мы исключаем совершенно субъективное объяснение из области мимики, которого держал ся еще Дарвин и которого держались и держатся его позднейшие последователи, и если вместе с тем мы вынуждены, подобно многим авторам, совершенно игнорировать его два принципа — антитезы и конституцио нальной зависимости, то, с другой стороны, весь анализ мимических движе ний привел нас к выводу, что мимические, или выразительные, движения являются дальнейшим развитием рефлексов, являясь частью в форме обыкновенных же, но более сложных рефлексов (так называемая рефлекторная мимика), частью в форме так называемых сочетательных рефлексов. Вместе с тем тот же анализ привел нас к признанию мимических движений не только полезными в прошлом, как полагал Ч. Дарвин, но и жизненно необходимыми в настоящем и в то же время важными факторами в социальной жизни, а следовательно, необходимыми вообще и для сохранения вида.
Таким образом, на примере мимики мы видим полное признание закона причинности, столь же непреложного в явлениях нервно-психического порядка, как и в самой биологии.
Главная страница --> 